Целую неделю не ходила на пары и рассказывать нечего. Сегодня утром выпало много снега, и я сразу предложила маме погулять с ней по магазинам, но потом всё начало таять, на меня напала хандра и она пошла одна. Зато завтра надо сходить кое-куда, заодно погуляю рядом со школой, да и вообще хочу пройтись по кварталу.
Я наконец-то дочитала мемуары Юсупова. Это был мой первый опыт с подобной литературой и, удивительно, но мне понравилось. Скорее всё от того, что мне интересна личность, о которой я читаю, и стиль повествования. Кстати, о последнем: у него он очень красивый и своеобразный. Ещё у него есть немного раздражающая манера при упоминании человека говорить о его качествах, что в большинстве случаев мне было не интересно, в особенности после его изгнания, когда все с кем он общается это неизвестные мне французские чуваки. Конечно, к сожалению, я не могу рассматривать его мемуары как достоверный источник, потому что уж слишком много он лукавит, причём ещё очень очевидно. Да и вообще в моём представлении Феликс - это двадцатилетний вьюноша, кутящий по всему Питеру со своим братом, Митей и со всем кем попадётся, ну, и убийца Распутина тоже. Поэтому вторая часть про изгнание, без атмосферы дореволюционной России, читалась без энтузиазма, но тоже по-своему была интересна.
Ниже цитаты из мемуаров, которые меня зацепили:
читать дальше
«Наблюдало меня несколько докторов, но более других любил я доктора Коровина, которого за фамилию прозвал дядя Му. С постели заслышав его шаги, я мычал, и он немедленно мычал в ответ.»
«А вот Версаль и Трианон поразили меня. Историю Людовика XVI и Марии Антуанетты знал я очень приблизительно. Когда же узнал я во всех подробностях об их трагическом конце, я буквально устроил культ обоим мученикам. Повесил у себя в комнате их портреты и всякий день ставил перед портретами свежие цветы.»
(Приятно читать, что даже тогда угорали по историческим персонажам.)
«Однажды на костюмированный бал в Оперу мы решили явиться парой: надели - брат домино, я - женское платье. До начала маскарада мы пошли в театр Де Капюсин. Устроились в первом ряду партера. Вскоре я заметил, что пожилой субъект из литерной ложи настойчиво меня лорнирует. В антракте, когда зажёгся свет, я увидел, что это король Эдуард VII. Брат выходил курить в фойе и, вернувшись, со смехом рассказал, что к нему подошёл напыщенный тип: прошу, дескать, от имени его величества сообщить, как зовут вашу прелестную спутницу! Честно говоря, мне это было приятно. Такая победа льстила самолюбию.»
«В ночь с 17 на 18 июля, спустя сутки после расстрела царя и семьи его, их живьём бросили в колодец шахты. Тамошние жители издали следили за казнью. Когда большевики уехали, они, как сами рассказывают, подошли к колодцу. Оттуда доносились стоны и молитвы. Помочь не решился никто.»
«Из Лондона я привёз целый скотный двор для Архангельского: быка, четырёх коров, шесть поросят и бесчисленное множество кур, петухов и кроликов. Крупный скот я отправил прямо в Дувр на корабль, а клетки с курами и кроликами оставил при себе, поместив их в подвале «Карлтона». Но не мог отказать себе в удовольствии: открыл клетки и выпустил живность! Ну и зрелище! Вмиг пернатые и косые разбежались по гостинице. Куры с петухами порхали и квохали, кролики визжали и всюду клали кучки. Гостиничная прислуга, как водится ловкая, бегала за ними. Управляющий бушевал, постояльцы разевали рот. Короче, успех полный!»
«Лето я провёл в Архангельском. Видел животных, своё английское приобретенье. Отец был доволен ими, даже заказал мне ещё трёх коров и быка. Я тотчас телеграфировал в Лондон, как умел по-английски: «Please send me one man cow and three Jersey women» (Прошу прислать одну мужскую корову и трёх женских". Поняли меня правильно, судя по присланному заказу, но какой-то шутник-журналист раздобыл мою телеграмму, напечатал её в английских газетах, и стал я посмешищем всех моих лондонских друзей.»
«Никогда не забуду отцову родственницу, урожденную графиню. Графиня устроилась судомойкой в кафе на Монмартре. Как ни в чем не бывало пересчитывала она мелочь, брошенную в тарелки на чаевые. Я приходил к ней, целовал ей руку, и мы беседовали под звук спускаемой в уборной воды, как в великосветской петербургской гостиной. Муж ее служил гардеробщиком в том же кафе. Оба были довольны жизнью.»
«Накануне своего отъезда махараджа позвал меня на прощальный ужин. На сей раз ужинали мы тет-а-тет, и захотелось ему нарядить меня индусским принцем.
...
- Если вы, ваше сиятельство, согласитесь последовать за мной в Индию, все эти драгоценности будут ваши.
Ей-Богу, «тысяча и одна ночь»!
Я ответил, что бесконечно благодарен ему за предложение столь щедрых даров, но, к величайшему своему сожалению, вынужден отклонить его, ибо связан обязательствами семейными и деловыми.
Он молчал и смотрел на меня. В тот миг, показалось мне, он был таков, каков есть: сатрап гордый, властный и взбалмошный, а не ровен час, и жестокий.»
(Вообще, этот махараджа интересный тип: долго преследовал Феликса, хотел заманить в свою Индию в качестве "монаха". Если говорить о жестоких пейрингах, то это один из таких.)
«Тут, однако, пришли сказать, что американские власти противятся моей высадке, так как по американским законам убийцам въезд в Америку запрещен… Долго пришлось доказывать почтенным чиновникам, что я не профессионал.»
«Среди собирателей - «фабержистов» была одна тещина приятельница. Приятельница эта пригласила тещу на обед, желая похвалиться новым приобретением: шкатулкой из розовой яшмы с инкрустированной брильянтами и изумрудами императорской короной и русскими инициалами на крышке.
- Интересно, чьи это инициалы, - сказала приятельница. - Не могли бы вы справиться?
- Инициалы мои, – сказала великая княгиня, тотчас признав свою вещь. - Шкатулка моя собственная.
- Ах, так! - сказала приятельница. - Очень интересно!
И поставила шкатулку обратно в шкаф.»
«Как и следовало ожидать, в русской колонии далеко не все обрадовались публикации первой части «Воспоминаний». Что, однако, не помешало мне написать вторую. А жена, следя за моей работой, и вовсе грозилась написать третью под названием «О чем не сказал муж». И, верно, третья часть, сказал я жене, была бы лучшей.»
(Эх, а ведь жалко, что не написала...)